Без объявления войны

Формула, которую произнес Молотов, о вероломстве Германии и нападении без объявления войны в советские времена была неприкасаемой – никто не смел сомневаться в том, что ровно так оно и было. А кто сомневался – сразу попадал в неприятности. Или сначала – неприятности, а потом сомнения, утверждать не буду.

Поэтому не удивительно, что ровно в таком виде описание начала войны вошло во многие учебники истории. Вот что говорит учебник 1982 года ([1.2], с. 22).

22 июня 1941 г. Гитлеровская Германия, вероломно нарушив договор о ненападении, без объявления войны напала на Советский Союз.

А вот новейший учебник ([1.9], с. 195).

На рассвете 22 июня 1941 г. фашистская Германия без объявления войны вероломно напала на нашу страну.

В общем, то же самое. Ну так может все так и было, и не надо искать обман там, где его нет? Хотелось бы, но на самом деле все намного сложнее. Тема объявления Германией войны настолько объемная, что одной фразой ее не закрыть, да и одной книги, пожалуй, будет мало. Споры на эту тему идут до сих пор, и то, что написано в учебниках, всего лишь точка зрения одной из сторон. Читайте статью дальше, и вы увидите масштаб споров. Ну и вранья там, конечно, тоже предостаточно.

Начнем с простого. Речь Молотова, которую он произнес по радио днем 22 июня 1941 года и которую я уже цитировал, содержит и следующий фрагмент.

Уже после совершившегося нападения германский посол в Москве Шуленбург в 5 часов 30 минут утра сделал мне, как народному комиссару иностранных дел, заявление от имени своего правительства о том, что Германское правительство решило выступить с войной против Советского Союза в связи с сосредоточением частей Красной Армии у восточной германской границы.

Ну что, здесь у Молотова все сходится, хотя есть нюанс – война все-таки была объявлена, он же сам об этом говорит. Да, с его слов, это случилось позднее, чем должно было быть. Но мы уже видели, что и время начала войны он указал не вполне точно, так что и к истории об объявлении войны стоит присмотреться – вдруг время снова “поедет”.

…между двумя и тремя ночи позвонили от Шуленбурга… что немецкий посол Шуленбург хочет видеть наркома иностранных дел Молотова. Ну и тогда я пошел из кабинета Сталина наверх к себе, мы были в одном доме, на одном этаже, но на разных участках.
…
Шуленбурга я принимал в полтретьего или в три ночи, думаю, не позже трех часов. Германский посол вручил ноту одновременно с нападением. У них все было согласовано, и, видно, у посла было указание: явиться в такой-то час, ему было известно, когда начнется.

Кому принадлежат слова, приведенные выше? Вячеславу Михайловичу Молотову собственной персоной, тому же самому, который выступал по радио 22 июня 1941 года. Он прожил очень долгую жизнь – почти сто лет, и у него была возможность рассказать о том, как все было на самом деле. В частности, этот отрывок взят из книги Ф.И. Чуева "Сто сорок бесед с Молотовым. Из дневника Ф. Чуева" ([2.1], с. 25).

Упомянутый Молотовым Шуленбург – посол Германии в СССР на момент начала войны. Это одна из ключевых фигур во всей теме, и к нему мы еще, конечно, вернемся. Мы уже договорились, что словам и воспоминаниям отдельных участников событий верить нельзя – вот и еще одно подтверждение этому. Нужны документы.

Обратим внимание на один нюанс. Согласно III Гаагской конвенции,

…военные действия … не должны начинаться без предварительного и недвусмысленного предупреждения, которое будет иметь или форму мотивированного объявления войны, или форму ультиматума с условным объявлением войны.

В середине XX века формой объявления войны была нота или меморандум, который правительство одной страны направляло правительству другой. Собственно, так и поступил Шуленбург – он по линии МИДа был представителем Германии в СССР, а Молотов был Наркомом иностранных дел, то есть, по той же линии – представителем советского правительства.

Но Шуленбург эту ноту писал не сам – не мог же он по собственной инициативе объявить войну, ее сочиняли в Берлине германские руководители более высокого ранга. Подготовив ноту, они могли выбрать один из двух очевидных вариантов того, как вручить ее правительству СССР. Первый описан выше – отправить ноту Шуленбургу с поручением передать ее Молотову. Второй – симметричный. Министр иностранных дел Германии Иоахим фон Риббентроп мог вызвать посла СССР в Германии Владимира Георгиевича Деканозова к себе и вручить ему ноту на территории Германии. А можно было сделать и то, и другое.

Молотов ноту получил, мы это знаем, не знаем пока только когда – то ли около трех часов утра, то ли в полшестого. А что на счет Деканозова? А главное – какие имеются документы?

Шуленбурга уже не спросить – он был арестован Гестапо за участие в заговоре против Гитлера и казнен в 1944 году. Риббентроп повешен по приговору Нюрнбергского трибунала в 1946. Деканозов… угадайте… Да, расстрелян в 1953 году. Из самых высокопоставленных и самых непосредственных участников тех событий один Молотов дожил до более-менее спокойных времен, но его слова мы уже видели.

Обратимся к архивным документам, для начала – к германским. Что хорошо – многие документы оцифрованы, выложены в интернет и доступны безо всяких ограничений. Вот, например, в рамках проекта Digi20 выложено больше 5 тысяч разных документов, в том числе сборник “Документы внешней политики Германии 1918-1945”. В исторической литературе для сносок на этот сборник используется аббревиатура ADAP, что означает Akten zur deutschen auswärtigen Politik.

Сборник очень объемный, разбит на множество томов и разделов. Нас интересует Серия D: 1937-1941, в ней том XII.2, который называется Die Kriegsjahre 6 April bis 22 Juni 1941. А в этом томе – документы, начинающиеся с номера 659 ([3.7], с. 886).

Документ 659 – это телеграмма Риббентропа Шуленбургу в Москву, датированная 21 июня 1941 года. Перевод телеграммы можно найти, например, на сайте Фонда А.Н. Яковлева. Эта телеграмма и есть меморандум об объявлении войны. Подробно мы его разберем в другой статье, а пока что обратим внимание на начало телеграммы и на ее конец.

1. По получении этой телеграммы все зашифрованные материалы должны быть уничтожены. Радио должно быть выведено из строя.
2. Прошу Вас немедленно информировать господина Молотова о том, что у Вас есть для него срочное сообщение и что Вы поэтому хотели бы немедленно посетить его. Затем, пожалуйста, сделайте господину Молотову следующее заявление:
«Советский полпред в Берлине получает в этот час от имперского министра иностранных дел меморандум с подробным перечислением фактов, кратко суммированных ниже…”
…
Фюрер поэтому приказал германским вооруженным силам противостоять этой угрозе всеми имеющимися в их распоряжении средствами.

Все распоряжения Риббентропа довольно очевидны, кроме того, подтверждается, что сам Риббентроп действительно предполагал встретиться с Деканозовым для вручения аналогичного меморандума. Этот документ подлинный. Другое дело, что… это черновик – Telegrammentwurf. В русском переводе этот факт выпущен из виду, а в исходном немецком документе есть довольно подробная сноска. Вот ее перевод.

В телеграмме нет ни номера, ни примечания о том, что она отправлена ​​в посольство в Москве. Согласно заявлению Хильгера, посольство не получало телеграмму с текстом меморандума – он не помнит, чтобы переводил этот меморандум.
Другой телеграммы рейхсминистра иностранных дел послу фон дер Шуленбургу на эту тему в архивах министерства иностранных дел найти не удалось.
В своих мемуарах Хильгер пишет: «Ночью 22 июня из Берлина пришла телеграмма с указанием, что посол должен немедленно отправиться к Молотову и объяснить ему, что концентрация советских войск на границе с Германией достигла такой степени, что Правительство Рейха сочло ситуацию невыносимой и решило принять соответствующие контрмеры. В телеграмме послу предписывалось не вступать в дальнейшие переговоры с Молотовым».

Густав Хильгер, еще один потенциальный свидетель. Он оставил мемуары, они были опубликованы и даже переведены на русский язык. Хильгер – фигура важная, хоть и менее значимая, чем послы и министры. До начала войны он работал советником в посольстве Германии в СССР, участвовал в качестве переводчика во многих важнейших встречах, так что ему есть, о чем рассказать. После войны он оказался в американской зоне оккупации и даже сумел вывезти туда свою семью из советской зоны. Словом, его мемуары, вроде бы, должны быть более-менее объективными, но нет. Что-то путается герр Хильгер. Сначала заявляет, что не было, а потом в своих же мемуарах пишет, что было… Правда, он в свое время активно сотрудничал с ЦРУ – может, это их рук дело? Неизвестно.

Существует, однако, еще одно свидетельство – Роланда Готтлиба, который в ту ночь был начальником смены телеграфистов в германском МИДе. Откуда оно взято, я объясню чуть ниже.

Ночью с 21 на 22 июня я был на смене с 21:00 до 7:00. В эту ночь я получил из бюро госсекретаря в стальном футляре телеграмму с пометкой «Государственная тайна. Сверхсрочная ночная! Лично в руки послу». Согласно ей посол в Москве граф Шуленбург должен был немедленно отправиться к министру иностранных дел Молотову и передать ему информацию, содержащуюся в телеграмме.

Так что телеграмма была и отправлена, и получена, сомнений нет.

Оставим пока СССР и отправимся в Берлин. Итак, Риббентроп высказывал намерения пригласить к себе в канцелярию посла Деканозова и зачитать ему меморандум, то есть, официально объявить войну СССР. Конечно, если бы это было сделано синхронно в Москве, и в Берлине – было бы гораздо внушительнее, но и одного заявления вполне бы хватило.

Посмотрим, что мы знаем о событиях в Берлине.

В первые часы утра 22 июня 1941 года я ждал вместе с Риббентропом в его кабинете на Вильгельмштрассе прихода советского посла Деканозова. Накануне, в субботу, начиная с полудня Деканозов каждый час звонил в министерство иностранных дел, утверждая, что ему нужно уладить срочное дело с министром иностранных дел. Ему отвечали, как всегда перед важными событиями, что министра нет в Берлине. Затем в два часа ночи Риббентроп подал сигнал, и Деканозову сообщили, что Риббентроп хотел бы увидеться с ним в четыре часа утра этого же дня, 22 июня.

Это отрывок из книги “Переводчик Гитлера” ([2.22], гл. 7), которую написал Пауль-Отто Густав Шмидт, работавший переводчиком в МИДе Германии и, как и Хильгер, действительно принимавший участие во многих важных событиях. Да, опять мемуары переводчика.

Интересный факт: Шмидт вспоминает, что на встрече Риббентропа с Деканозовым присутствовали в качестве переводчиков с германской стороны он сам, а с советской – некий “маленький Павлов”, которого Шмидт иногда называет и просто Павловым. Это еще один потенциальный свидетель тех событий. Беда только в том, что Владимир Николаевич Павлов, с его слов, ночью 22 июня 1941 года спал спокойно в своей московской квартире и даже если что-то о событиях в Берлине знал, то рассказывать не стал. Я обойдусь одним абзацем из его “Автобиографических заметок” ([2.5], с. 107).

В пять часов утра 22 июня 1941 г. в моей квартире раздался звонок. Явился фельдъегерь, передавший мне распоряжение Молотова немедленно прибыть в Кремль. Но фельдъегерь выполнил поручение с большим запозданием. Он долго не мог найти дом, в котором я проживал. Я прибыл в Кремль слишком поздно. Шуленбург уже сделал Молотову заявление правительства Германии в связи с нападением последней на Советский Союз.

Это, кстати, на удивление, весьма важное свидетельство, но почему – я объясню в конце. Пока же замечу, что Павлов был отозван в Москву из Берлина еще в декабре 1940 года, а на встрече с Риббентропом ночью 22 июня присутствовал Валентин Михайлович Бережков – другой советский дипломат и переводчик.

Бережков о событиях той ночи (да, он тоже написал мемуары, я беру пример из его книги “С дипломатической миссией в Берлин, 1940-1941”), вроде бы, пишет то же самое, что и Шмидт, но оцените детали, и сразу бросится в глаза существенная разница ([2.23], с. 14).

Поставив перед собой настольные часы, я решил педантично, каждые 30 минут, звонить на Вильгельмштрассе… Внезапно в 3 часа ночи, или в 5 часов утра по московскому времени (это было уже воскресенье 22 июня), раздался телефонный звонок. Какой-то незнакомый голос сообщил, что рейхсминистр Иоахим фон Риббентроп ждет советских представителей в своем кабинете в министерстве иностранных дел на Вильгельмштрассе.
…
Я заметил, что понадобится время, чтобы известить посла и подготовить машину, на что мне ответили:
– Личный автомобиль рейхсминистра уже находится у подъезда советского посольства. Министр надеется, что советские представители прибудут незамедлительно…

В изложении Шмидта Риббентроп в два часа ночи дал сигнал попросить Деканозова прибыть в министерство к четырем утра. В изложении Бережкова Риббентроп в три часа ночи потребовал советских представителей прибыть незамедлительно и даже прислал машину. Кстати, на счет того, что в Москве было пять утра, Бережков ошибся – разница во времени с Москвой была всего один час, и в посольстве об этом не могли не знать.

Дальше он вспоминает, что, когда они ехали,

…восходящее солнце уже покрыло багрянцем свежую зелень Тиргартена.

Солнце в Берлине в тот день действительно взошло рано – это же был самый длинный день в году, но все равно было примерно пять часов утра, а если быть точным, то восход Солнца состоялся в 4 часа 45 минут местного времени.

Мы помним, что адмирал Кузнецов тоже писал, что в три часа утра в Москве уже было все видно. Но между “все видно” и “восходящим солнцем” разница все-таки есть. Кроме того, Берлин на три градуса южнее Москвы, так что Солнце летом там восходит чуть позже. Парадокс? Нет, так мир устроен – вспомним, что летом на Крайнем Севере Солнце вообще не заходит – там стоит полярный день. А на экваторе в любое время года – полдня светло, полдня темно, и Солнце садится и встает за какие-то минуты. Понятна логика?

Как же так тогда вышло, что советский посол, который целый день требовал встречи с Риббентропом, в тот момент, когда Риббентроп сам его вызвал, да еще и машину прислал, спустя два часа все еще не в министерстве, а только едет?

Может ехать было далеко? Еще чего… Имперское министерство иностранных дел, возглавляемое Риббентропом, находилось в здании на Вильгельмштрассе, 76. А советское посольство было расположено там же, где сейчас российское – буквально за углом, на Унтер ден Линден. Проехать ранним воскресным утром по Берлину 1941 года надо было метров пятьсот от силы. Это далеко не то же самое, что по центру Москвы в будний день 2021 года. Минут пять, если совсем не спешить. Взглянем на привязку к местности на современных картах. Во время войны здания были разрушены: советское посольство восстановили – оно на карте подписано, а вот на месте бывшего Рейхсминистерства, которое обозначено красной меткой, сейчас жилой квартал.

Ну и что тут ехать? Тут пешком идти минут десять со стаканом кофе в руках. Летом 2022 года, оказавшись в Берлине, я лично проверил, сколько времени у меня займет дорога от советского посольства до того места, где раньше был германский МИД. Результат – восемь минут, причем, это был день, и по дороге мне попалась пара светофоров.

В общем, в мемуарах Бережкова что-то очень неладно со временем, и верить им надо с осторожностью, как и мемуарам Шмидта. Бережков уже дважды вольно или невольно, но попытался сместить время поездки на час. Сначала, заявив, что разница во времени между Москвой и Берлином была два часа, а потом – рассказывая про багрянец от восходящего Солнца. Кстати, если сдвинуть карту вправо, то слева появятся сначала Бранденбургские ворота, а за ними – тот самый Тиргартен. Это парк, который находится почти сразу за перекрестком Вильгельмштрассе и Унтер ден Линден.

Но интересно, что есть еще одни воспоминания, где приведена почти та же фраза, что у Бережкова.

В машине, когда мы приближались к Бранденбургским воротам, Деканозов указал на первые рассветные лучи над Тиргартеном и сказал: «Похоже, будет великолепный день».

Вот это уже лучше – “первые рассветные лучи” понять можно. Четвертый час ночи (утра) в самый длинный день года этому соответствует, но про восход Солнца речи нет. Меня, правда, и здесь смущает одна деталь – они ехали по Унтер ден Линден на запад, где и находится Тиргартен, а Солнце встает… правильно, на востоке, в совершенно противоположной стороне. Так что, скорее всего, фраза про рассветные лучи – это о том, что небо начало светлеть.

Думаю, что тут вполне можно прийти к консенсусу – Деканозов с Бережковым ехали к Риббентропу где-то в начале четвертого часа утра по берлинскому времени. А компанию им составляли автор воспоминаний и еще один дипломат. Пассажир машины, оставивший воспоминания, известен хорошо.

Эрих Франц Зоммер, переводчик германского МИДа – это он звонил в три часа ночи в советское посольство. Выше я цитировал именно его мемуары, а интересующая нас часть находится в книге “Das Memorandum: wie der Sowjetunion der Krieg erklärt wurde”. В этой книге, кстати, есть свидетельство немецкого телеграфиста Роланда Готтлиба, которое я тоже цитировал выше. Я обещал указать источник сведений о телеграмме Риббентропа Шуленбургу – ну так вот он, более того, свидетельство Готтлиба нотариально заверено.

Последним пассажиром “Мерседеса” был Ганс Штрак – начальник Зоммера по протокольному отделу германского МИДа.

Книгу Зоммера “Das Memorandum” найти в электронном виде мне не удалось, а здесь я обращаюсь к печатным изданиям только в виде исключения. Зато есть интервью Зоммера радио “Свобода”, взятое в 1995 году, где интересующий нас эпизод тоже описан:

Зоммер:
Я установил телефонный контакт с советским посольством. У телефона оказался Бережков. Я сказал, чтобы он передал послу Деканозову, что через полчаса служебная машина Министерства заедет за ними, и что Риббентроп ожидает Посла в Министерстве.
Померанцев:
В КОТОРОМ ЧАСУ ЭТО БЫЛО?
Зоммер:
Это было около трёх часов ночи.

Далее Зоммер рассказывает, как они с Штраком приехали в советское посольство, встретились там с Деканозовым и Бережковым и поехали в МИД. Все действительно выглядит более или менее достоверно: и описание, и привязка ко времени, и слова о том, что у МИДа уже толпились репортеры, чтобы заснять исторический момент (у Бережкова этот момент тоже описан).

Приезд советских дипломатов в официальные выпуски Немецкого еженедельного обозрения (Die Deutsche Wochenschau) не попал, но само утро 22 июня 1941 года, насыщенное событиями, безусловно осталось. Вот эта кинохроника. Во второй части киножурнала есть кадры с пресс-конференции Риббентропа – оцените, сколько там народа собралось! А ведь это всего шесть утра, причем воскресенье, так что репортеры явно в ту ночь не спали.

Кинохроника для истории – это уже совсем хорошо… Мы подходим к финишу. Помните, мы же ищем документы – вот, наконец, есть документ! Забегая вперед – это не единственный официальный документ, имеющийся в открытом доступе, где есть привязка ко времени.

Документ опубликован все в том же сборнике ADAP Bd.XII/2 на страницах 896-897 под номером 664. Заголовок документа в переводе его на русский язык звучит следующим образом.

Запись беседы между рейхсминистром иностранных дел
и советским послом Деканозовым
22 июня 4:00
Министерство иностранных дел

Запись беседы сделана уже упоминавшимся ранее Паулем Шмидтом. Существует и еще одна запись той же беседы, которая незначительно отличается – об этом в сборнике сделана сноска. Зоммер сообщает, что беседа началась в 3.30 утра и продолжалась полчаса – текст меморандума занимал 12 страниц, и его следовало зачитать целиком. Все соответствует.

Итак, встреча была. Закончилась она в 4 часа утра по берлинскому времени, и на ней Советскому Союзу была объявлена война. Какой момент считать точным временем объявления войны – когда меморандум начали читать, или когда закончили, или когда посла только вызвали в МИД – вопрос сложный.

Я не оправдываю фашистов и никогда этого делать не буду. Но вопрос этот лежит в юридической плоскости, а не в исторической. Пусть юристы судят о том, правильно ли и своевременно ли была объявлена война. Здесь я просто констатирую факт – война объявлена была.

Объявлена после нападения? Да, пока что сомнений в этом нет. С нарушением норм международного права того времени? Очень похоже, что так. Я не юрист, но и обычному человеку тут все более-менее понятно.

Впрочем, историю пишут победители, как известно. Никто же сейчас сильно не вспоминает, например, о том, что в Финляндию СССР в 1940 году вторгся без объявления войны. Причиной боевых действий тогда была названа “провокация” со стороны финнов, тоже были ноты протеста, но война Финляндии так и не была объявлена. Так что есть повод задуматься, кто первый подал пример…

Впрочем, я не за этим написал статью, моя идея была немного другой. Между нападением Германии и объявлением войны прошло всего-то час-полтора. За это время можно оккупировать Люксембург, например, но вы же видели Россию на карте? СССР был еще больше – на территорию нынешней России, пройдя через Белоруссию, гитлеровцы попали только через несколько недель, а до Урала им вообще было, как до Луны – туда они не добрались, и это хорошо. Так вот, главный вопрос здесь – почему в ситуации, когда германские войска начали наступление, они не были тут же, немедленно, остановлены. Ну пусть бы они продвинулись вперед на сто километров… на двести… Понятно, что фактор неожиданности был на их стороне в этом случае, но почему советские войска не смогли организовать нормальную оборону в глубине советской территории – непонятно, и это ни в одном учебнике истории не объясняется. Я попробую объяснить, но позже – в другом разделе.

А пока что с Берлином все ясно, возвращаемся в Москву. Есть еще один документ.

БЕСЕДА
НАРОДНОГО КОМИССАРА ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ СССР B.M. МОЛОТОВА
С ПОСЛОМ ГЕРМАНИИ В СССР Ф. ШУЛЕНБУРГОМ

22 июня 1941 г.,
в 5 час. 30 мин. утра

Этот документ опубликован в сборнике “Документы внешней политики СССР” (Документы внешней политики СССР. Том 23. Кн. 2 (часть 2). 2 марта — 22 июня 1941 г. — М.: Международные отношения, 1998) на странице 753 за номером 876. Вполне доступен в сети Интернет, хоть и имел когда-то гриф “Секретно”.

Ну что, это действительно официальный документ, даже указано, где хранится оригинал: АВП РФ, ф. 06, on. 3, п. 1, д. 5, л. 12-14. Шифр означает следующее: Архив Внешней политики РФ, фонд 06, опись 03, папка 1, дело 5, листы 12-14.

Документ подтверждает слова Молотова, высказанные по радио, и опровергает слова того же Молотова, записанные Феликсом Чуевым. Запись беседы представлена не в виде оригинала, а перепечатана и включена в сборник других документов, примерно так, как это было сделано в Германии с ADAP.

Интересно: в советском сборнике содержится много разных документов, в том числе, много разных записей бесед. Эта беседа – единственная, у которой в титуле указано точное время, когда беседа состоялась: 5 часов 30 минут утра 22 июня 1941 года. У остальных – только даты, часто, но не всегда указывается продолжительность беседы. Вот пример (документ 708 из того же тома).

Беседа продолжалась 1 час 50 мин.
При беседе присутствовал т. Гусев.

Иногда время начала беседы можно найти прямо в тексте документа, но ни разу – в заголовке. Но и в Германии – практически та же история: есть много других бесед, но нигде, кроме как на документе от 22 июня, в заголовке время не стоит. Обе стороны, очевидно, отдавали себе отчет о том, что речь идет не о простой беседе, и ее время желательно фиксировать точно.

В Берлине встреча проходила в период с 3.30 до 4.00 по местному времени. Что насчет Москвы? Есть официальное время на документе – полшестого утра (полпятого по Берлину). Если вспомнить “случайные” ошибки в мемуарах Бережкова, возникает подозрение, что ему хотелось “подогнать” свою поездку к Риббентропу к тому времени, которое было указано в советских документах. А иначе получилось бы плохо – Молотов сообщает про полшестого, а на деле время было полпятого, да и ноту Молотов получил сокращенную, а Деканозов – самую что ни на есть развернутую.

Итак, начинаем разбираться со словами Молотова. Проще всего опровергнуть его воспоминания, которые записал Феликс Чуев. Я их уже цитировал, там сказано следующее.

я пошел из кабинета Сталина наверх к себе, мы были в одном доме, на одном этаже, но на разных участках.
…
Шуленбурга я принимал в полтретьего или в три ночи, думаю, не позже трех часов.

Есть очень простой по сути, но, в то же время, весьма значимый документ, который называется «Журнал записей лиц, принятых И.В. Сталиным» ([2.31]). Вот его небольшой фрагмент со страницы 337.

Не правда ли, любопытно. Оказывается, что не мог Молотов в полтретьего ночи 22 июня выйти из кабинета Сталина, поскольку он уже вышел оттуда в 11 вечера накануне и не возвращался до 5.45 утра. Воспоминания Молотова, таким образом, сразу попадают под сомнение. Кстати, Журнал записи приемов у Сталина разоблачает также множество других баек, хотя и он не идеален. Обратим внимание на день 21 июня: Берия записан дважды с одним и тем же временем выхода. Значит, выходил и раньше, но этот факт не отразили. Похоже, что прокараулили и Молотова – он в полдесятого вечера 21 июня встречался с Шуленбургом, чтобы высказать претензии (о чем Шуленбург, см. ниже, отправил донесение в Берлин), но не в кабинете же у Сталина он это делал.

Ну что, пока у нас есть только один вариант – Шуленбург встречался с Молотовым в 5.30 утра 22 июня. Посмотрим, однако, нет ли еще каких-нибудь свидетельств или воспоминаний. В сборнике ADAP (документ номер 664 на странице 894) есть документ, который, пусть и косвенно, но задает нижнюю границу поиска. В 1 час 17 минут ночи Шуленбург отправил в Берлин телеграмму, в которой сообщал о встрече с Молотовым накануне вечером и спрашивал инструкций по поводу дальнейших действий.

Вполне понятно, что если бы к этому моменту Шуленбург уже получил меморандум из Берлина, он бы ничего спрашивать не стал. Так что можно предполагать, что меморандума у него на тот момент еще не было.

Чуть позже четырех часов утра мы в последний раз вошли в Кремль. Молотов принял нас не сразу. Он выглядел усталым и изнуренным работой. После того как посол сделал свое сообщение, на минуту воцарилась полная тишина. Молотов явно боролся с внутренним волнением. Затем он спросил: «Это – объявление войны?»

Это отрывок из книги уже упоминавшегося Густава Хильгера ([2.32]), советника посольства Германии в СССР, который сопровождал Шуленбурга к Молотову. Хильгер сообщает о начале пятого часа утра по Москве, то есть, начале четвертого по Берлину. Получается, что встреча в Москве проходила практически в тот же промежуток времени, что и в Берлине.

Как обещал выше, комментирую воспоминания В.Н. Павлова – переводчика, который спал в ту ночь дома, а фельдъегерь не мог его найти. Павлов пишет, что фельдъегерь пришел к Павлову в пять утра, да и то, потому что опоздал… Так кто и во сколько этого фельдъегеря к Павлову отправил? Ответ очевиден. Молотов (не сам, конечно, а через секретаря, который, понятное дело, связался с курьерским отделом, где нашли адрес Павлова и велели фельдъегерю туда ехать), который ожидал визита Шуленбурга. Ну и если фельдъегерь прибыл к Павлову в пять утра, то во сколько Шуленбург связался с Молотовым? У меня получается – часа четыре утра по Москве, а то и раньше.

Ну вот и окончательный ответ или, во всяком случае, весьма правдоподобная версия. Война была объявлена одновременно (или почти одновременно) в Берлине и Москве в половине четвертого утра по берлинскому времени. На это указывает большое количество разных свидетельств и документов.

Наступление войск Германии и ее союзников к тому моменту уже началось – бомбили Севастополь, Каунас, атаковали Брестскую крепость… много чего еще успело к этому моменту произойти. Но объявление войны было. Я бы очень хотел, чтоб в учебниках истории на этот счет появились какие-то комментарии.

С фашистами все понятно, но ведь и с советской стороны вранья на этот счет было высказано очень много. Пора от него избавляться – хотя бы сделать сноску к речи Молотова о том, что он врал, говоря про четыре часа и про встречу с Шуленбургом в полшестого.